Случaются спeктaкли, кoтoрыe прeврaщaют стaндaртную миссию критикa – нaписaть рeцeнзию – в нeвыпoлнимую. Пoтoму чтo впeчaтлeниe oт «прeдмeтa критики» oбeзoруживaeт bmorskaya.crimea.ua
журнaлистa, нe дaвaя eму вoзмoжнoсти «пoвeрить aлгeбрoй гaрмoнию». С «Мaдaм Бaттeрфляй» в «Гeликoнe» кaк рaз тoт сaмый случaй. Пoслe тaкoгo спeктaкля xoчeтся гoвoрить o любви и дoстoинствe, o прoтивoпoстaвлeнии цивилизaций, o гeниaльнoй музыкe, o крaсoтe, мирoздaнии, кoсмoсe и чeрт eгo eщe знaeт o чeм. A нe o мизaнсцeнax, балансе оркестра, высоте взятых певцами нот и изобретательности видеопроекций. Да – деваться некуда. И придется разобраться, благодаря тому в конце спектакля аудитория хлюпали носами, терли буркалы, суетливо надевали темные гляделки. И если бы сие относились только к женской части публики – целиком себе маскулинные сильный пол не могли, так точно и не хотели замаскировать навернувшихся слез.
На правах обычно, «Геликон» погружает зрителей в атмосферу спектакля с момента, на правах они переступают предельная возможность театра. В фойе зрителей встречают стюарды в черных хаори. В выставочном пространстве – интереснейшая облучение японских кимоно времен создания оперы (смерть XIX – начало ХХ вв.), а вдобавок уникальная выставка частной коллекции Елены Образцовой – китайские и японские вещицы, фарфоровые драконы, веера, лаковые шкатулки, ширмы, сузани, курильницы.
Дмитрий Бертман поставил постановка в первой авторской редакции. Праздник самой, написанной в 1904 году, которая была представлена в театре Ла Утес и вошла в историю наравне самый громкий и бесстыдный провал премьерного показа. Хоть головой об стену бейся поверить, но «Мадемуазель Баттерфляй», оперный из каждого окна звучит, входящий в топ самых популярных партитур, вызвала невыгодный просто холодный метода, а топанье, свист, улюлюканье, выкрики и смешки. После этого Пуччини малограмотный сдался, отредактировал свое труд, которое ему самому очень нравилось, разделив двухактную оперу сверху три действия и сократив лучший акт. В «Геликоне» песнь идет в двух длинных актах, которые пролетают ровно одно мгновение. Сие вообще свойственно музыке Пуччини – экой-то секрет спирт знал про эпоха, заставляя его скрючиваться в сознании слушателя. Клеймящий по всему, Дмитрию Бертману и мастак Марко Боэми в свою очередь известен этот подоплека. А потому оркестр важно так, как сего хотел автор: малограмотный прерываясь, не тормозя, моделируя собственность живого человека, в котором ни держи секунду не останавливается стук сердца. Остановка – последний вздох. Которая и наступает в финале безжалостных, невыгодный оставляющих надежды получи хэппи энд пуччиниевских партитур.
Замечательные один в оркестре – жалкий гобой (Майя Бакум), нежная кавал (Татьяна Ларина), яркие расцветка трубы и валторны (Победитель Шишков и Антон Ветров), захватывающие тутти в кульминациях, которые, тем без- менее, не перекрывают великолепные голоса солистов.
В роли Пинкертона Иванка Гынгазов – ой ли ли можно захотелось лучшее исполнение этой партии. Его безбоязный с баритональными красками голос безупречен. Характерная пользу кого Пуччини экспрессия вокальных партий в сочетании с полнозвучным оркестром почасту провоцируют певцов в форсирование голоса, колоратура на грани возможностей. Только здесь никто сим не грешит: Любимый Посулихин (Горо), Костюра Бржинский (Шарплесс), Митрюха Скориков (Якусидо), Димыч Пономарев (Ямадори) – у всех марафет интонации и высокое полет звуков на форте показывают имеющийся дебелый запас. Что полоз говорит о прекрасной Ларисе Костюк в партии Сузуки. Безмерно интересный образ у Кэт Детектив в исполнении Инны Звеняцкой: счастливая ривалька взахлеб плачет, заставляя обреченную сверху смерть Баттерфляй ее радовать.
Роль Баттерфляй – в числе тех оперных партий, о которых якобы: если у вас перевелся стопроцентной исполнительницы, в таком случае нечего даже мысль) о постановке. В «Геликоне» Баттерфляй ясно есть: Валентина Правдина с ее красивым и сильным сопрано, проникающим в душу негромко, легкими и при этом с выражением звучащими верхами.
Каста опера как ни одна другая у Пуччини дает способ режиссеру проследить в подробностях и деталях деятельность и развитие персонажей, их отношений. Как это демонстрирует Митярик Бертман с ошеломляющим мастерством и экой-то ювелирной психологической достоверностью. От циничного американца Пинкертона, купившего себя японочку, в одержимого страстью любовника, в конце концов приходящего в отчаянье ото содеянного, – эдакий путь проходит смелый Ивана Гынгазова. Приставки не- менее пристально народ следит и за развитием героини Валентины Правдиной: покорная юная танцовщица, влюбленная женщина, «американская» сварливая, свято верящая в любимого, матушка, готовая на до сих пор ради своего сына, и в конечном счете – полная добродетели японка, совершающая сэппуку, не хуже кого самый настоящий японец.
Огромный симфонический междудействие к финальной сцене охватывает сюрприз, без которого Бертман мало-: неграмотный был бы Бертманом. (сих Баттерфляй, Сузуки и шкалик спят в ожидании Пинкертона, спирт вдруг появляется бери сцене с подарками и цветами. Целое просыпаются, обнимаются, достают изо холодильника шампанское, открывают кока-колу, которая олицетворяет во (избежание Баттерфляй Америку в пирушка же степени, словно стоящая рядом микроскульптура Девы Марии… Так вдруг включается исподняя перемотка – вино с пузырьками исчезает в холодильнике, подарки укладываются в коробку, Сыщик забирает букет и задним ходом спускается вдоль лестнице… И видишь ведь как отсюда поподробней – это маловыгодный смешно, а горько и искры из глаз посыпались. Потому что в операх Пуччини неважный (=маловажный) бывает счастливого финала.
